Фильм «Страсти Христовы» (Passion of the Christ) Мэла Гибсона приобрел скандальную известность. Этому во многом способствовали настойчивые сообщения информационных агентств о внезапных смертях людей во время просмотра картины, о нравственном перерождении преступников под влиянием произведенного фильмом впечатления и т.д. Прошел фильм и на уфимских киноэкранах, к счастью, без эксцессов, но, что характерно, пользовался серьезным вниманием зрителей.
Тем не менее, «Страсти Христовы» - это прежде всего художественный фильм, мерить который дóлжно в первую очередь мерками произведения искусства. Действительно ли стоит картина привлеченного ею внимания с эстетической точки зрения?
В качестве основы повествования взят канонический евангельский сюжет о последних часах жизни Христа, что само по себе уже большая ответственность. Ответственность перед верующими, для которых это не просто повествование, а сакральный текст, святыня. Но эта ответственность лежит вне пределов нашего разговора, коль скоро мы взялись рассуждать об эстетической стороне дела. Главнее – ответственность перед многовековой традицией изображения этого сюжета в культуре: не счесть примеров того, когда художники, поэты, писатели, композиторы обращались к евангельскому рассказу. В такой ситуации традиция «давит» на художника, и ему требуется огромная сила воли, чтобы создать нечто оригинальное и достойное внимания. Воспитанный на «фабрике грёз» - в Голливуде, которому интеллектуалы традиционно отказывают в глубине художественной мысли, Мэл Гибсон – художник, конечно же, совершенно не той силы воли, чтобы далеко отступать от текста с такой мощной харизмой, как у Евангелия. Он, собственно, и не пытается этого делать. Понятно, что Гибсон – это не Андреев, не Сарамаго, не Скорсезе, которые проводят свою художественную идею в созданных ими полотнах, канонический текст им нужен только как материал, как точка отсчета для собственных размышлений о ключевом моменте человеческой истории. В «Страстях Христовых» сюжет всего лишь иллюстрируется, говоря современным мультимедийным языком, к нему добавляется видеоряд. Это плохо? Нет, но в этом нет искомой художественности. Искусство кино не сводится к тому чтобы правильно в движении проиллюстрировать написанное в книжке – у кино свой образный язык, свой инструментарий выразительных средств.
Немногочисленные нововведения в известную историю исчерпываются, пожалуй, фигурой «апокрифического» дьявола, возникающего время от времени в кадре и выразительно стреляющего глазами. Никакой особой роли в развитии действия он не играет – фарисеи вполне справляются без него. Что особенно удивительно, зрителю практически не предлагается никакой психологической мотивации их действий – и так, мол, все известно, чего уж там!
Одним из важных для Гибсона моментов в постановке было то, что актеры, исполняющие роли евреев, говорят на исконном арамейском языке, а римляне соответственно – на латыни. Первоначально создатели даже не хотели давать английские субтитры. Да, это здорово, это впечатляет. Но зачем это было сделано? Выглядит художественно неоправданным барством, желанием продемонстрировать истинно голливудский размах. А субтитры вполне по-брехтовски разрушают иллюзию присутствия.
В некоторых эпизодах просто нельзя не поймать себя на сравнении с рок-оперой «Jesus Christ Superstar», хотя такая ассоциация и может показаться дикой на первый взгляд. Тем не менее, у этих двух произведений есть одна общая черта – причастность массовой культуре, а, следовательно, некоторая поверхностность в восприятии библейского текста. Например, карнавальность образа Ирода просто не может не восходить к рок-опере Тима Райса и Эндрю Ллойда Вебера.
Центральным элементом фильма, собственно, и вызвавшим многочисленные споры, стало чересчур натуралистичное изображение издевательств над Иисусом. Кровь хлещет рекой, после многократных избиений виднеются ребра и т.д. Бессодержательное насилие, смотреть на которое не могут даже сами учинившие его фарисеи становится главным в общей структуре киноповествования. Для Гибсона страсти Христовы – это страдания плоти, которые ужасают, заставляют содрогнуться, но и только. Это слишком прямолинейный для истинно художественного повествования рассказ. Есть фильмы, в которых душевные терзания Христа показаны мастерски и без всякой физиологии. Не последним в их ряду будет столь категорически отвергаемый церковью шедевр Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа». Трагедию личности Христа, его душевных мук, то есть того, что испокон века интересовало художников в заряженном самыми различными эмоциями сюжете, Гибсон передать не смог. Потому что художественно трагедия эта передается не обширным кровопусканием. А как передается? Ответ на этот вопрос предлагается каждый раз новый новым Большим художником. Создатель «Страстей Христовых» ответить даже и не пытался.
В целом же, пожалуй, ничего особенно творчески нового и интересного фильм с собой не принес, поскольку не продемонстрировал владения киноязыком, все планы довольно традиционны, отсутствует сколько-нибудь оригинальное художественное осмысление произошедших событий, не впечатляет и операторская работа. Наверное, даже возникает вопрос, зачем фильм вообще был снят. Лично я для себя этот вопрос после просмотра так и не решил.
Правда, у меня возникло подозрение, что Гибсоном владела почти инфантильная мечта снять фильм, где было бы показано, «как оно все было на самом деле», как действительно происходили события в книжке, которую он читал с детства. Для этого и натурализм, для этого и мертвые языки... Но вот общая художественная ценность картины в таком случае может быть поставлена под сомнение, скорее это что-то более близкое постановочной документалистике.
Вокруг фильма до сих пор идут споры и другого плана: кого Гибсон обвиняет в гибели Спасителя (евреев?), несет ли в себе фильм призыв к межнациональной розни, проблемным остается отношение к творению Голливуда церковных деятелей. Но все эти вопросы могут возникнуть, скорее, вокруг какого-нибудь публицистического произведения и это разговор, который лежит уже вне плоскости эстетики.
Тем не менее, «Страсти Христовы» - это прежде всего художественный фильм, мерить который дóлжно в первую очередь мерками произведения искусства. Действительно ли стоит картина привлеченного ею внимания с эстетической точки зрения?
В качестве основы повествования взят канонический евангельский сюжет о последних часах жизни Христа, что само по себе уже большая ответственность. Ответственность перед верующими, для которых это не просто повествование, а сакральный текст, святыня. Но эта ответственность лежит вне пределов нашего разговора, коль скоро мы взялись рассуждать об эстетической стороне дела. Главнее – ответственность перед многовековой традицией изображения этого сюжета в культуре: не счесть примеров того, когда художники, поэты, писатели, композиторы обращались к евангельскому рассказу. В такой ситуации традиция «давит» на художника, и ему требуется огромная сила воли, чтобы создать нечто оригинальное и достойное внимания. Воспитанный на «фабрике грёз» - в Голливуде, которому интеллектуалы традиционно отказывают в глубине художественной мысли, Мэл Гибсон – художник, конечно же, совершенно не той силы воли, чтобы далеко отступать от текста с такой мощной харизмой, как у Евангелия. Он, собственно, и не пытается этого делать. Понятно, что Гибсон – это не Андреев, не Сарамаго, не Скорсезе, которые проводят свою художественную идею в созданных ими полотнах, канонический текст им нужен только как материал, как точка отсчета для собственных размышлений о ключевом моменте человеческой истории. В «Страстях Христовых» сюжет всего лишь иллюстрируется, говоря современным мультимедийным языком, к нему добавляется видеоряд. Это плохо? Нет, но в этом нет искомой художественности. Искусство кино не сводится к тому чтобы правильно в движении проиллюстрировать написанное в книжке – у кино свой образный язык, свой инструментарий выразительных средств.
Немногочисленные нововведения в известную историю исчерпываются, пожалуй, фигурой «апокрифического» дьявола, возникающего время от времени в кадре и выразительно стреляющего глазами. Никакой особой роли в развитии действия он не играет – фарисеи вполне справляются без него. Что особенно удивительно, зрителю практически не предлагается никакой психологической мотивации их действий – и так, мол, все известно, чего уж там!
Одним из важных для Гибсона моментов в постановке было то, что актеры, исполняющие роли евреев, говорят на исконном арамейском языке, а римляне соответственно – на латыни. Первоначально создатели даже не хотели давать английские субтитры. Да, это здорово, это впечатляет. Но зачем это было сделано? Выглядит художественно неоправданным барством, желанием продемонстрировать истинно голливудский размах. А субтитры вполне по-брехтовски разрушают иллюзию присутствия.
В некоторых эпизодах просто нельзя не поймать себя на сравнении с рок-оперой «Jesus Christ Superstar», хотя такая ассоциация и может показаться дикой на первый взгляд. Тем не менее, у этих двух произведений есть одна общая черта – причастность массовой культуре, а, следовательно, некоторая поверхностность в восприятии библейского текста. Например, карнавальность образа Ирода просто не может не восходить к рок-опере Тима Райса и Эндрю Ллойда Вебера.
Центральным элементом фильма, собственно, и вызвавшим многочисленные споры, стало чересчур натуралистичное изображение издевательств над Иисусом. Кровь хлещет рекой, после многократных избиений виднеются ребра и т.д. Бессодержательное насилие, смотреть на которое не могут даже сами учинившие его фарисеи становится главным в общей структуре киноповествования. Для Гибсона страсти Христовы – это страдания плоти, которые ужасают, заставляют содрогнуться, но и только. Это слишком прямолинейный для истинно художественного повествования рассказ. Есть фильмы, в которых душевные терзания Христа показаны мастерски и без всякой физиологии. Не последним в их ряду будет столь категорически отвергаемый церковью шедевр Мартина Скорсезе «Последнее искушение Христа». Трагедию личности Христа, его душевных мук, то есть того, что испокон века интересовало художников в заряженном самыми различными эмоциями сюжете, Гибсон передать не смог. Потому что художественно трагедия эта передается не обширным кровопусканием. А как передается? Ответ на этот вопрос предлагается каждый раз новый новым Большим художником. Создатель «Страстей Христовых» ответить даже и не пытался.
В целом же, пожалуй, ничего особенно творчески нового и интересного фильм с собой не принес, поскольку не продемонстрировал владения киноязыком, все планы довольно традиционны, отсутствует сколько-нибудь оригинальное художественное осмысление произошедших событий, не впечатляет и операторская работа. Наверное, даже возникает вопрос, зачем фильм вообще был снят. Лично я для себя этот вопрос после просмотра так и не решил.
Правда, у меня возникло подозрение, что Гибсоном владела почти инфантильная мечта снять фильм, где было бы показано, «как оно все было на самом деле», как действительно происходили события в книжке, которую он читал с детства. Для этого и натурализм, для этого и мертвые языки... Но вот общая художественная ценность картины в таком случае может быть поставлена под сомнение, скорее это что-то более близкое постановочной документалистике.
Вокруг фильма до сих пор идут споры и другого плана: кого Гибсон обвиняет в гибели Спасителя (евреев?), несет ли в себе фильм призыв к межнациональной розни, проблемным остается отношение к творению Голливуда церковных деятелей. Но все эти вопросы могут возникнуть, скорее, вокруг какого-нибудь публицистического произведения и это разговор, который лежит уже вне плоскости эстетики.
Комментариев нет:
Отправить комментарий